— Андрей, что ты делаешь?
— Работу над ошибками. И потом, я же должен тебе долг вернуть?
— Слушай, давай не будем. Считай, что я его тебе простила и.… и к тому же я уже говорила, что я так не люблю, и не надо, и…
— Ну-ка цыц, партнёрша. Ты же пока остаёшься? — Ира растерянно кивает, наблюдая за тем, как я обнажаю её ниже пояса. А я замечаю, что это почему-то всё ещё смущает её. Впрочем, сегодня я уже видел в этих синих глазах подобные эмоции, сдобренные, правда, пикантной толикой пыла и сопротивления.
— Что, пытаешься обнаружить во мне признаки разбитого сердца? — дразню её я и, подвернув под себя ногу, сажусь напротив того места, где сидит Самойлова.
— Андрей, не надо.
— Ир, ляг, а?
— Нет, я просто поверить в происходящее не могу. — Самойлова откидывается назад, но тут же снова приподнимается: — Нет, давай мы лучше поговорим.
— Давай, говори, — и я опускаю вниз голову. В ответ — хриплые крики и стоны. Женщина выгибается, а я держу её. Такое просто никогда не может надоесть, особенно, если знать вкус победы.
Потом был душ, диван и мой плейлист. Моё кресло и её первая робкая инициатива. Совместный заказ обеда и ужина в «Delivery Club». Мои шутки о её заумных постах в Facebook. Её едкие и остроумные подколки относительно того, почему я бегаю по утрам с визитками. Две чашки кофе, одна сигарета на двоих, и, наконец, спальня. На своей кровати в час ночи я всё-таки угомонился.
— Ир, всё. Больше не могу. Давай спать. — Я вью уютное гнездо у неё под боком.
— Давай, спи, — отвечает Ира и, закинув за голову тонкие руки, задумчиво смотрит в потолок. Там квадратики и полоски света играют в прятки с тенями. Но мне почему-то кажется, что тени прячутся лучше, чем свет, поэтому и выигрывают.
— Ир, ты спать собираешься, или как?
— Или как, — Самойлова ушла от меня в какой-то свой мир. — Андрей, я о маме думаю.
— И — что? — осторожно спрашиваю я.
— Грустно. Знаешь, мне было всего четыре года, когда она и папа уехали. Ни она, ни отец больше не вернулись. — Ира продолжает разглядывать потолок.
— Если хочешь, то расскажи мне, — предлагаю я. На самом деле, мне не очень интересно, но и обижать мне её не хочется.
— Знаешь, когда мама уезжала, я не хотела её отпускать. А мама засмеялась. Сказала мне, что у них с папой есть ангел-хранитель. И что он защитит их. — Ира поворачивается ко мне. — Знаешь, Андрей, а я видела этого ангела.
«Она что, бредит? Или — это вполне реальный человек?»
— Ну и как он выглядел? — осторожно спрашиваю я.
— Я.. ну, если честно, я не очень его помню, — Ира хмурится. — Ну, он был такой высокий. Знаешь, такой… ну, одним словом, как принц из «Тысячи и одной ночи», — Ира смущённо смеётся. — Я не помню его лица, зато остро помню своё первое впечатление от него. Он был каким-то несгибаемым. Очень сильным и независимым… а еще я поняла, что он очень любил мою маму. Любил по-настоящему — так, как любят в жизни всего один раз. Я поняла это по его взгляду. Так смотрел на мою маму только мой отец. Но папа знал, что он любим. А этот мужчина любил мою маму без взаимности. Любил, потому что сам этого хотел, потому что сам когда-то так выбрал… Порой мне кажется, что у моей мамы и у этого мужчины могла быть какая-то немыслимая история любви — такой, что никогда не заканчивается.
— Ага. И ты это всё поняла в четыре года. — Я всё-таки не смог удержаться, чтобы не подколоть её.
— Нет. Конечно, нет, Андрей. Я поняла это много позже, когда уже выросла. Но и в четыре года я видела, я чувствовала, что этот мужчина действительно любил мою маму… Поверь мне, дети любовь всегда чувствуют, а взрослые не всегда понимают. Просто дети живут на грани реальности. Дети жадно ловят все впечатления, потому что только-только приходят в этот мир… Ты разве не замечал, что чем старше мы становимся, тем ярче вспоминаем свои первые эмоции? Первую любовь, первую боль… свой первый опыт?
— Замечал, — с неохотой вынужден согласиться я. Ира внимательно смотрит на меня, и, спохватившись, я натягиваю на лицо привычную маску невозмутимой насмешливости. Самойлова вздыхает и отводит глаза в сторону:
— Ну вот и я иногда вспоминаю своё детство. И того мужчину я тоже не могу забыть. Знаешь, от него исходила какое-то невероятное обаяние. Он покорял, с первого же мгновения брал в плен одним только взглядом… Одной улыбкой он делал этот мир лучше. Немного похоже на то, как ты привязываешь к себе, — Ира горько усмехается. — Только ты подавляешь, а тот мужчина — он был другим. — Снова пауза и выразительный взгляд, брошенный в мою сторону. — Знаешь, я тогда спросила у мамы, как зовут этого её ангела. А мама улыбнулась. Сказала, что его имя на букву «С» — как «секрет». И ушла с ним… Больше я маму не видела. Мне сказали, они с папой погибли.
«На букву „C“. „С“ — как Симбад…» — от этой мысли я дёргаюсь.
— Что с тобой? — Рука Иры заботливо ложится мне на грудь. — Что-то болит?
— Нет, ничего не болит. Слушай, Ир, а скажи мне, этот мужчина — это не мог быть твой дядя Саша? — предельно осторожно спрашиваю я, чтобы не напугать её. — Ну, тот самый Дядьсаша Фадеев, который меня на английский отправил в ваш дом и потом неустанно сдавал тебе меня со всеми потрохами? Это не он был?
Самойлова растерянно смотрит на меня. Но, подумав, расслабляется и отрицательно качает головой:
— Нет, Андрей, это точно не он. К тому же, я знаю, как звали маминого ангела. Однажды подслушала, — смущается она. — Мама называла его «Омега».